Сладкий яд - Страница 19

— Разумеется, понимаю. Но ты давай, дуйся. Я не стану тебе мешать.

— Пытаешься вызвать меня на спор? — спрашиваю я недоверчиво.

— Нет. Пытаюсь урезонить тебя — вот как это зовется.

Туше, черт побери.

Я кошусь на него украдкой. Он наблюдает за мной с чем-то на лице, что я описала бы, как веселое озорство. Все это и впрямь смешно. Я стукаю его по плечу, сражаясь с улыбкой, но не выдерживаю и все-таки улыбаюсь.

— Умник чертов.

— Он самый, моя дорогая.

— Извини. Я превращаюсь в такого ребенка, когда не выходит по-моему, но ты столько для меня сделал, что и мне захотелось для разнообразия сделать тебе что-то приятное. И надо же было выбрать… — Я вздыхаю. — Могла бы знать, что в несезон аттракционы закрыты.

— Но ты не знала, так что теперь?

— Не знаю. Не уверена, заметил ли ты, но мы со спонтанностью обычно не дружим.

— У меня в голове два сценария. Хочешь узнать, какие?

Глядя на него, я киваю.

— Мы можем вернуться в машину. Я высажу тебя, где попросишь, а сам вернусь в офис. И день пойдет своим чередом, словно этого небольшого приключения никогда не было.

— А второй? — спрашиваю. Первый сценарий мне совсем не понравился.

— А второй… — Он простирает руку в сторону парка. — Неизвестность — вместе со мной.

Еще раз оглянувшись на силуэты аттракционов в осеннем небе, я вновь перевожу взгляд на Лоренса. К черту. Почему бы и нет? Я беру его за руку и начинаю идти по направлению к парку.

— Вы умеете сделать неизвестность чрезвычайно заманчивой, мистер Ротшильд.

Он крепко сжимает мою ладонь.

— Как и вы, мисс Уайт.

На набережной мы заходим в кафе перекусить. Пока я жду, когда Лоренс принесет нашу еду, мне становится ясно, что сосредоточиться на чем-то, кроме него, крайне сложно. Он выглядит белой вороной в своем тысячедолларовом костюме среди толпы одетых по-простому отдыхающих и туристов. Я хихикаю, когда замечаю ошеломленное лицо взирающего на него кассира. Таков «эффект Лоренса» — полная утрата способности двигаться, мыслить и говорить.

Еще улыбаясь, я отворачиваюсь, и тут в поле моего зрения попадает торчащее за зданием знаменитое чертово колесо. Одно давно забытое воспоминание становится настолько четким, что я буквально ощущаю вкус пирожного, которое ела в тот день. Это воспоминание — одно из самых счастливых. Может даже последнее счастливое воспоминание моего детства. Не помню, сколько мне было лет. В наш городок заехал бродячий цирк, и так совпало, что мой отец тогда в очередной раз бросал пить. Не притрагивался к спиртному и не пропускал ни одного собрания группы анонимных алкоголиков. Мама тоже бывала дома чаще обычного. В кои-то веки в нашем доме вместо криков и ругани звучал смех и песни The Beatles.

В своей невинности я думала, что мы наконец-то станем семьей. Что они наконец-то полюбят меня, как любила их я. Оглядываясь назад, я понимаю: мы все осознавали, что этот момент скоротечен. Будто приятный сон, который рано или поздно закончится. Думаю, тогда я впервые поняла, что хорошее не задерживается навечно. И вот, не сговариваясь, мы смеялись сильнее нужного, крепче нужного обнимали друг друга и притворялись идеальной семьей. О будущем мы, однако, речи не заводили. Мы наслаждались настоящим. Как есть.

Но самый лучший момент того вечера наступил, когда отец повел меня прокатиться на чертовом колесе.

…Мы были на самом верху, наш маленький городок казался коллекцией мерцающих огоньков, когда отец обнял меня и привлек к себе. Поцеловал в макушку и произнес:

— Как красиво, правда? — В его голосе слышалась дрожь.

— Угу, пап. Я запомню этот день навсегда.

— Я тоже.

Но по выражению муки на его лице я поняла, что мой сон подходит к концу, и это разбило мое юное сердце. Горло стянуло страхом, и мне стало трудно дышать.

— Моя красавица. Прости, что я не смог стать отцом, которого ты заслуживаешь.

— Неправда, пап. Ты самый лучший отец на свете, — сказала я и обняла его. И поняла, что плачу только в момент, когда увидела на его рубашке мокрые пятна.

— Ты — свет, который не дает мне окончательно уйти в темноту. — Он помолчал немного. — Что бы ни случилось, моя маленькая Блэр, помни, что я люблю тебя. Если мне и есть чем гордиться в жизни, так это правом называть тебя своей дочерью. Никогда этого не забывай.

Но в итоге все стало по-старому, и его маленькая Блэр обо всем забыла…

— Вот, держи, — возвращает меня в настоящее голос Лоренса. Опуская на стол целый поднос дымящейся, божественно пахнущей еды, он, видимо, замечает, что меня что-то тревожит, поскольку спрашивает: — Что случилось?

Натянув на лицо фальшивую улыбку, я подхватываю с подноса хот-дог.

— О… да все то же самое. Не хочу это обсуждать. Давай есть. Ты, наверное, страшно проголодался, да и я тоже. — Слова сыплются одно за другим, чтобы у Лоренса не было возможности возразить, и он это понимает, но не настаивает на ответе, давая необходимое мне пространство.

После еды я отношу к ближайшему мусорному баку салфетки с тарелками, а после замираю с закрытыми глазами и лицом, обращенным к небу, впитывая последние солнечные лучи. Стало заметно прохладнее, но мне не хочется уходить. По мере того, как порывы холодного ветра становятся все сильней, мои чувства пробуждаются к жизни. Глубоко дыша, я наслаждаюсь солоноватым запахом океана и криками чаек. Я ощущаю, как за спиной появляется Лоренс, а затем меня окружает тепло его пиджака. Его ладони трут мои руки, согревая меня и одновременно притягивая к нему. Откинувшись на его грудь, я медленно открываю глаза. Сквозь ресницы вижу затянутое облаками небо, штормовой океан и поистине бесконечную линию горизонта.