Сладкий яд - Страница 16

Лоренс нежно заключает мое лицо в ладони и, склонившись надо мной, начинает сцеловывать мои слезы. Мягкие, точно перышки, губы ласково касаются моей кожи, вновь и вновь согревая меня.

— Когда я впервые увидел тебя в музее, — поцелуй, — то наблюдал за тобой через весь зал. — Поцелуй. — Я видел, как тебе неуютно, как одиноко. Тот самовлюбленный кусок дерьма, с которым ты пришла, бросил тебя в одиночестве, пока общался со своими друзьями. — Поцелуй. — Но ты стояла там, среди готовых осудить тебя незнакомцев, и держалась как королева. Гордая. Ослепительная. А потом, глядя, как ты идешь через зал, я подумал, что никогда еще не видел ничего более прекрасного, чем эта юная храбрая женщина с глазами, полными гордости и огня. От этой девушки у меня захватило дух. — Он перестает целовать меня и заглядывает в глаза. — Верни ее мне, Блэр.

— Ее не существует. Та девушка была просто иллюзией.

— Неправда. Она здесь, у меня в объятьях. Притворяется кем-то другим, позволяет всякой чуши терзать себя. — Он сжимает меня еще крепче. — Моя прекрасная, восхитительная дикарка. Они все — пыль у твоих ног. Они никто, и не позволяй им до себя добраться. — Слегка отклонившись назад, он улыбается. — Я сам не позволю им.

Ох, Лоренс.

— Как ты им помешаешь, милый мой человек?

В этот миг, пока мы глядим друг на друга, в его зеленых-зеленых глазах отражается понимание, и мне становится ясно, что я обрела друга. Что я уже не одна. Вроде такая простая вещь, но она потрясает меня до глубины души.

— Не забивай этим свою хорошенькую головку. Просто знай, что пока ты находишься под моей защитой, я не позволю кому бы то ни было обижать тебя.

Мои губы начинают дрожать. Кто бы мог подумать, что за суровой личиной Лоренса Ротшильда прячется доброта? Обычно сочувствие отталкивает меня — мне не нужна ничья жалость, — но сегодня я слишком устала, чтобы бороться. Сегодня мне нужно только одно: отдых от моего внутреннего хаоса и утешение, которое дарят мне руки Лоренса.

— Идем. Уложим тебя в кровать. Сегодня был длинный день.

Я киваю. Он снимает пиджак и набрасывает его на мои обнаженные плечи. Наклоняется, берет под коленки и спину и, снова подхватив меня на руки, несет к своей спальне, а я кладу щеку ему на грудь и слушаю биение его сердца.

— Прости за все, что наговорила тебе. Ты этого не заслуживал. — Я поднимаю взгляд на его лицо.

— Не извиняйся. Не надо. А теперь, милая, расскажи, что у тебя с поисками квартиры. Джина говорила, ты сегодня ездила смотреть какие-то варианты. И как, нашла, чем меня разорить? — поддразнивает меня он.

Я отвожу глаза в сторону.

— Нет. Мне ничего не понравилось.

— Обманываешь. Я по глазам вижу. Скажи мне правду, Блэр.

Я уныло улыбаюсь.

— Мне от тебя ничего не скрыть, да?

— Боюсь, что так.

Я трусь щекой о его рубашку, ощущая кожей мягкий шелк галстука.

— И тебе всегда надо, чтобы все было по-твоему?

— Да. Я просто не умею иначе. А теперь я хочу, чтобы ты перестала уклоняться от темы и рассказала мне, что случилось.

Я вздыхаю, внезапно почувствовав себя много старше своих двадцати трех лет.

— Просто навалилось все сразу. Мне точно не место в «Плазе», да еще… — я замолкаю, делаю долгий вдох, — да еще Уильям Доулинг, тот риелтор… Он… он…

Его объятья становятся туже, крепче, сильнее.

— Он что, Блэр?

Я качаю головой, отворачиваюсь.

— Неважно. И говорить не стоит. Я бы предпочла просто обо всем этом забыть.

— Блэр, я в последний раз прошу рассказать, что случилось, и тебе бы лучше послушаться, потому что просить по-хорошему я больше я не стану, — предупреждает он. В его низком голосе появляются опасные нотки.

Краснея от стыда, я закусываю изнутри свою щеку.

— Если коротко, то, когда я больше не буду с тобой встречаться, он хочет получить то же самое, что имел ты. Своего рода соглашение, которое, по его словам, женщина вроде меня не упустит.

Он долго молчит. Тишина растягивается, и я не могу больше этого выносить. Мне нужно взглянуть на него, чтобы понять, о чем он думает. Когда я поднимаю голову, то выражение его лица изумляет меня. Он выглядит взбешенным. Рассерженным. Таким я его еще ни разу не видела. И внезапно мне становится страшно. Не за себя. Мне страшно за чертова Уильма Доулинга.

Положив руку ему на грудь, я ощущаю, как быстро бьется у него сердце.

— Лоренс?

— Больше не слова, Блэр. Завтра я разберусь с этим человеком, — сквозь зубы говорит он, его челюсть напряжена.

— Не сердись, — прошу я тихо. — Я этого недостойна.

— Не сердись? Я не сержусь, Блэр. Я в ярости. Я хочу узнать, где живет этот жалкий мудак, и переломать ему все до единой кости. Никто не имеет права говорить вот так с женщиной. В особенности — с тобой.

Я хватаюсь за его пиджак так отчаянно, словно собираюсь никогда больше не отпускать его. Его добрые слова — слова, которые я не ожидала услышать — для моего сердца точно успокаивающий бальзам.

— Лоренс. — Спасибо тебе. Спасибо за то, что не судишь меня и принимаешь такой, как есть.

Наклонившись, он мягко целует меня в макушку.

— Блэр.

Когда мы оказываемся у его спальни, он осторожно ставит меня на пол, а затем открывает мне дверь.

— Ложись спать, дорогая. Тебе нужен отдых, — произносит он, убирая прядь волос мне за ухо. — Спокойной ночи.

Я ловлю его за руку, и его пиджак соскальзывает с моих плеч.

— Ты не зайдешь?

В наступившей далее тишине он пристально на меня смотрит, поглощая целиком своим взглядом. А потом, когда я уже думаю, что сейчас он уйдет, наклоняется и целует меня в уголок рта, затем в скулу, в кончик носа. Вся дрожа, я сжимаю в кулаках перед его рубашки, а он кладет поверх моих рук свою.